Я подумал, что мне пришло время вмешаться в разговор:

— Вы совершенно правы, он поплатится за это.

— А, вот и младший лейтенант! Приятно опять встретиться с вами, — протянул Андерсон. — Послушайте, повернитесь-ка, чтобы я взглянул на вас. Ничто мне не доставляет такого удовольствия, как снова увидеть лицо старого приятеля.

Он схватил меня за волосы и повернул так, что я смог увидеть комнату.

— Не забывайте, — прочирикал птичий голос. — Вы не хотите повредить его череп.

— Черт, его скальп не идет в расчет. — В порядке демонстрации он опять схватил меня за волосы, приподнял мою голову и плечо примерно на фут от пола, а затем опустил. — Я беспокоюсь только за черепную коробку.

Женщина, которая сидела в шезлонге и чей голос напоминал чириканье, имела небольшую, бледную мордашку, над которой покачивалась копна тщательно уложенных черных волос, скрепленных черепашьим гребешком. В ней было что-то утонченное, европейское. Это впечатление усиливалось одеждой — свободная мантия из голубого шелка с широкими рукавами и юбкой, стянутой на талии широким шелковым шарфом. Шейка цвета слоновой кости, на которой покоилась головка, была изящной. Мое внимание сосредоточилось на этой чистой шейке. Меня разбирало любопытство, можно ли перерубить ее с одного взмаха самурайской саблей, которая висела на стене.

Я сказал:

— Скоро вы потеряете свою работу, баронесса. Мы вам заранее сообщим, когда наши корабли нанесут удар, и вы ничего не сможете с этим поделать. Хотите, чтобы я вам еще что-нибудь сказал?

Маленькая женщина в шезлонге не улыбнулась. С того места, где я лежал, я не мог определить, была ли она молодой девушкой или пожилой дамой.

— Постарайтесь не повредить его кости, Лоренц, — произнесла она. — Остальное не имеет значения.

Андерсон пнул меня ногой точно под ребра, пониже почек. На минуту свет для меня померк, все вытеснила боль, охватившая тело. Потом, когда боль немного стихла, я сказал, подбирая слова и стараясь не переходить на крик:

— Вы ничего не сможете поделать, потому что все японские корабли будут уничтожены. Как и вся японская военная авиация. Может быть, и от японских городов тоже ничего не останется. Японские острова будут представлять собой жалкую картину.

— Вы что, устали, Лоренц? — прочирикала маленькая женщина.

Он расчетливо пнул меня в нижнюю часть живота.

Я сказал ему:

— Как вам удалось пробраться к крупному делу, Дженсен? Я считал вас мелким жуликом. Вы до сих пор сохранили привычки сутенера.

Он пнул меня еще раз, но без особого старания. Я решил, что уже внес свою долю в разговора и замолчал. Мышцы живота адски болели.

В комнату вошла мисс Гриин с бесцветной стеклянной бутылочкой в руке. На ее щеке проступил синяк, который не могла скрыть обильная косметика, но она выглядела разогревшейся и возбужденной. Рука, державшая сосуд, дрожала, и фальшивые драгоценности на ее руке весело тренькали. Она шла быстрым и упругим шагом.

— Бог ты мой! — воскликнул Андерсон. — Она опять принимала эфир.

— Просто подумала, что вы можете выбросить бутылочку, как и в прошлый раз, — выговорила мисс Гриин. Она сделала пару танцевальных па. — Так что я просто подумала...

— Дайте мне этот сосуд, — приказал Андерсон.

— Берите, жирный козел. — Она бросила ему бутылочку. Он поймал ее на лету, встретился с немигающим взглядом баронессы, повернулся ко мне, смочил носовой платок эфиром и приложил его к моему лицу. Мой рот обожгло, словно огнем или льдом. Я дернул головой и укусил его за кисть. Он вырвал руку, но я прокусил ее до крови. Потом он схватил меня за оба уха, а баронесса придерживала платок на моем лице. Я опять оказался в царстве вращающихся колес.

А очнулся на заднем сиденье машины, которая быстро ехала по неровной дороге. Во всяком случае, грязная обивка сиденья беспрерывно подпрыгивала под моим лицом, и я время от времени ударялся головой об это сиденье, что сопровождалось приступами острой боли. Слышался рев мощного мотора и виднелся свет фар.

Я попытался распрямить руки и почувствовал, что это отразилось на ногах. Руки и ноги все еще были связаны у меня за спиной. Я начал в четверть оборота вращать правую кисть в петле веревки, которой она была затянута. Жесткая веревка была завязана туго и при поворотах сдирала кожу. Но я продолжал поворачивать кисть, стараясь опустить веревку за косточку большого пальца. Почувствовал, как руку смочила теплая кровь. Может быть, она смазала веревку, которая постепенно подавалась вниз, к суставам руки, сдирая на своем пути кожу. Рука горела, будто ее сунули в кипяток. Но я продолжал поворачивать ее в петле. Наконец веревка соскользнула к наиболее широкой части моей ладони.

Я высвободил одну руку и начал развязывать узлы, затянутые на другой руке и на ногах. От крови узлы стали скользкими, и их было трудно развязать. Я надеялся, что мне хватит сил, чтобы прикончить Андерсона. Узлы завязывал человек, который плохо понимал в этом деле. Как только я одолел первый, остальные стали расходиться легче. Левую руку я высвободил, даже не содрав с нее кожу. Это меня приободрило, потому что была нужна хотя бы одна здоровая рука. Стараясь не шуметь, я медленно перевернулся на спину, дотянулся до согнутых ног и развязал веревку на коленях. Рука горела, голова раскалывалась, в желудке все переворачивалось. Но я сумел достичь многого.

Поддерживая себя руками, я приподнялся и увидел верхнюю часть головы человека в фуражке шофера на переднем сиденье. Я решил, что силуэт, вырисовывающийся в отраженном от дороги свете фар, должен принадлежать Андерсону. Я пополз вперед, сжимая кулаки и разминая пальцы. Когда убедился, что они выполнят то, что им полагается, я выбросил левую руку над спинкой переднего сиденья и сжал горло Андерсона.

Мой захват оказался таким стремительным и крепким, что его удивленный возглас захлебнулся в самом начале. Но он проявил достаточное присутствие духа и затормозил машину". Ее занесло на гравии, который как из пулемета обстрелял шасси и крылья, и автомобиль остановился. Даже не оглядываясь по сторонам, я заметил, что это горная дорога по краю ущелья и что светит луна.

Я держал Андерсона за горло согнутой левой рукой, постепенно усиливая давление с помощью правой. Но ему удалось выхватить пистолет и начать молотить им по моим рукам и пальцам. Я отпустил левую руку, стараясь вырвать у него пистолет, но моя раненая правая рука оказалась недостаточно крепкой, чтобы удержать его.

Андерсон вывернулся из моего захвата и ударил меня пистолетом по скуле. Я отлетел на заднее сиденье, а он выскочил из машины, открыл заднюю дверь и направил на меня пистолет.

— Дальше машину поведете вы, — заявил он.

Было бессмысленно спорить с автоматическим пистолетом 45-го калибра, который находился от меня на расстоянии трех шагов. Я сел за руль, а он устроился рядом.

— Если скорость превысит пятнадцать миль, я выстрелю вам в позвоночник, — предупредил он. — И держитесь центра дороги. Встречных машин здесь не будет.

Черный лимузин пополз вверх по освещенной луной дороге. Андерсон приставил пистолет к нижней части моего позвоночника. Мы достигли узкой дороги без покрытия, сделали петлю, повернув направо, и, продолжая подниматься, затерялись в холмах вдали от главной дороги. Наконец мы достигли частной дороги, въезд на которую преграждали проволочные ворота на деревянной раме.

— А теперь выйдем и откроем ворота, — скомандовал Андерсон. — Но если мой пистолет оторвется от вашего позвоночника, то я стреляю. Поэтому не торопитесь, целее будете.

Я очень осторожно подошел к воротам, открыл их и так же осторожно вернулся в машину. При свете луны крутые склоны гор выглядели великолепно. Мы проехали через ворота и опять их закрыли. Черный лимузин пополз дальше вверх, по узкой дороге среди холмов. Мы въехали в высокогорную долину и остановились у подножия холма, возле длинной низкой постройки. В окне светился неяркий желтоватый огонь.

Андерсон приказал остановить машину, и я ее остановил. Он велел выйти из нее, и я вышел. Он заставил идти к веранде, и я направился к веранде. Когда мы поднялись по ступенькам, в дверях уже поджидал Гектор Лэнд.