— Я собирался позвонить вам, если бы мы этого не сделали. Завтра я уезжаю.

— Уже завтра? Так быстро!

— Для меня это не очень-то быстро. Теперь от Гавайев у меня останется неприятный привкус.

— У меня тоже. Я начинаю чувствовать, что здесь ничего хорошего не может произойти. Есть что-то зловещее и бесчеловечное в этих горах и облаках, в яркой зелени моря, да и в самом климате, который слишком хорош круглый год.

— И все-таки здесь может произойти и что-то хорошее. — На меня произвели угнетающее впечатление ее слова, но я совсем не хотел сдаваться. — Если вы, например, пообедаете со мной.

— Боюсь, что не составлю вам веселую компанию. Но я бы хотела пообедать с вами.

— Думаю, что мы можем попытаться забыть обо всем этом на некоторое время. Как вы отнесетесь к предложению поехать на северный берег и там искупаться? Я смогу достать джип в транспортном отделе.

— Для этого мне надо поехать домой, переодеться, взять купальник.

Когда я за ней заехал, она уже переоделась в белое полотняное платье, повязала волосы цветным платком. Мы поехали через остров. Вдали от моря стало теплее, но в открытом джипе свистел ветер, и ее щеки раскраснелись. Воздух был пронизан светом, нежные зеленые побеги молодых ананасов на полях таили в себе обещания, стволы пальм уходили прямо к солнцу, как звонкие песни. Но по мере того как мы катили по дороге, все чаще стали встречаться на нашем пути выступы и валуны вулканического происхождения, будто бы преисподняя показала из земли свое плечо.

По взаимному согласию мы избегали говорить о смерти Сью. В общем-то мы почти и не разговаривали, экономя энергию для плаванья и бега. Возле берега не было подводных скал, о которые мог бы разбиваться прибой, и волны мощно накатывались на белый песок пляжа. На них можно было кататься, как на резвых конях. Мэри плескалась в волнах, словно дельфин. С нее слетело угнетенное настроение, и она отдалась воле своих чувств, как это делают молодые зверьки.

Когда мы устали плавать, то улеглись на чистом шершавом песке, и она вздремнула, а я смотрел на нее: на гладкие плечи, на завитушки волос цвета меда на шее, на округлые руки, на стройные загорелые ноги. Я не трогал ее и не говорил с ней, а любовался ее телом.

Только когда опять спустились сумерки, к ней вернулось безрадостное настроение. Мы шли по пляжу, от гостиницы, где пообедали. Вечерний свежий ветерок потянул с исчезающего из виду моря. Слабо различимые буруны набегали на берег и отступали, усиливая и понижая шум, напоминая по тональности грустные песни этих мест.

— Мне холодно, — произнесла Мэри. Ее слегка знобило, я это чувствовал своей рукой. — И я боюсь.

— Единственное, что вам надо, — это пропустить еще рюмочку. Или две.

— Думаю, тут не обойдешься без десятка. Но это лишь отодвинет мрачное настроение до завтра.

— Отодвинет мрачное настроение?

— Да. То, как я себя чувствую. А чувствую очень уныло, одиноко и напуганно. Мне противен этот остров, Сэм. У меня такое чувство, будто что-то ужасное должно здесь произойти.

— Что-то ужасное уже случилось, но не с вами. Эгоистично так смотреть на вещи, однако мне приходилось видеть, как умирают мужчины. Горе и жалость всегда смягчает тот факт, что это касается многих. Война наносит шрамы чувствительности каждого человека.

— Конечно же нельзя все валить на войну. Правда?

— Я излагаю свою точку зрения... Вы помните, что сказал Джин Хэлфорд о вражеских агентах на этих островах? Примерно в то время настроение Сью изменилось, а вскоре после этого она... погибла. Вполне может быть, не правда ли, что тут есть какая-то связь?

— Пожалуйста, не говорите этого. Вы меня пугаете.

Теперь мы стояли лицом друг к другу на отдаленном участке темного и пустынного пляжа. Я подошел поближе, чтобы посмотреть ей в лицо. Ее глаза потемнели, как ночное небо, а темно-красные губы напоминали глубокую и мучительную рану, вздрагивающую и вызывающую жалость.

— Чего вы боитесь? — спросил я. — Мне это непонятно. Если только вам не пришла та же мысль.

— Какая мысль?

— Мысль о том, что ее смерть связана с войной. Приходила ли вам в голову такая мысль?

— Нет, не совсем такая. Но мы работали вместе и выполняли одинаковые обязанности. Если ее убили, то кто бы ни был убийца, он может постараться убить и меня. Я знаю, что это может выглядеть по-детски, но все равно боюсь.

— Это вы уже сказали раньше, но я не вижу причин для страха. Может быть, конечно, вам известно больше, чем мне.

— Нет, я знаю не больше вашего. И в этом весь ужас положения. Вся эта история не имеет разумного объяснения.

— Ну хорошо. Если вы так боитесь, то почему бы вам не уехать с этого острова? Поезжайте в Штаты, к своим родителям. Оаху приводит в отчаяние некоторых людей, и, кажется, вы относитесь к таким людям.

— Я собираюсь уехать отсюда, — произнесла она тихо, но твердо. — К тому же не смогу работать на радиостанции без Сью. Я сегодня уже подала заявление об уходе.

— Для станции будет большим ударом потерять сразу вас обеих.

— Вы думаете, что я из тех, кто готов принести себя в жертву?

— Ничего подобного. Люди — творцы своей собственной жизни. Если Оаху вас пугает, то понятно, что вы должны отсюда уехать.

Когда мы повернули назад, дальше по берегу слева от нас раздались голоса и звуки выстрелов. Мэри подалась ко мне, я обнял ее за плечи и почувствовал нервную дрожь во всем ее теле.

— Не беспокойтесь, — успокаивал я ее. — Здесь почти каждую ночь проводятся противовоздушные тренировки.

Трассирующие пули улетали ввысь, как яркие шарики жонглера, уносясь за пределы видимости в мягком и устрашающем полете. Канонада нарастала, превращаясь в сплошную хриплую трескотню. Длинные светлые лучи прожекторов начали метаться по пустой темноте, пересекая друг друга и сплетаясь, как пальцы нервных рук.

Мэри повернулась ко мне лицом, а я тем временем обнял ее за талию.

— Поцелуйте меня, — прошептала она.

Мы стояли под зеброобразными небесами, прижавшись друг к другу, согревшись, но испытывая легкое головокружение. Выстрелы орудий и стук наших сердец слились в единый шум.

Часть вторая

Детройт

Глава 4

Через две недели, проехав пять тысяч миль, я снова встретился с Мэри. И не в результате стечения обстоятельств. Мы были знакомы всего лишь немногим больше двадцати четырех часов, но ни я, ни она не хотели прерывать это знакомство. Перед тем как расстаться той ночью на Гавайях, мы обменялись адресами и номерами телефонов.

Свою холостяцкую квартиру в Детройте я сдал своему приятелю. И когда приехал домой, поселился вместе с ним. В течение первой недели моего пребывания в Детройте внешне со мной ничего особенного не произошло, но того же нельзя было сказать о моей внутренней жизни. Я поехал повидаться со своей знакомой девушкой Сандрой, но узнал, что она отколола номер: отправилась во Флориду со своим новоиспеченным мужем, летчиком, полк которого размещался в Пенсаколе. Мысль о Мэри смягчила этот удар, и я подивился, как мало значения придал этому.

Меня вполне устраивала холостяцкая жизнь с приятелем, журналистом из утренней газеты по имени Джо Скотт. Я посиживал себе в разных уютных местечках, почитывал и выпивал. Пил я главным образом пиво по вечерам, потому что мне не надо было ни от чего убегать, я находился в своей тарелке. Я сходил на пару концертов, на одну или две вечеринки, где был среди знакомых, но не друзей. Почти все мои друзья были в армии, или в Вашингтоне, или с войсками на флоте. Но все равно было приятно побыть дома целых двадцать дней. Еще не закончилась неделя, а я уже задавал себе вопрос о том, как заставлю себя опять возвратиться на Тихий океан. Я уже стал чувствовать себя наполовину гражданским человеком.

На фоне войны смерть Сью Шолто отступила, как рассеивается ночной кошмар на следующее утро. Более ярко и более часто я вспоминал длинное коричневое тело Мэри на песке, свежесть ее губ, то, как она прижималась ко мне в последний вечер. Самое неприятное случилось со мной за день до того, как позвонила Мэри. Я поехал в Энн-Арбор, чтобы навестить жену Эрика Свэнна.